В тупике [= Смеющийся полицейский] (журнальный вариант) - Пер Валё

Колльберг посмотрел на часы.

– Так, так, – нетерпеливо молвил он. – И что же вы делали?

– Ходил по улицам и смотрел на машины. Я изучил решительно все модели и марки. За какое-то время я мог узнать все виды машин на расстоянии тридцати-сорока метров. Если бы была такая игра на отгадывание марок машин, ну, например, автолото, я бы определенно получил самый большой выигрыш. Не имело значения, смотрел ли я на машину спереди, сзади или сбоку.

Колльберг покорно пожал плечами.

– Можно получить большое удовольствие от такого простого развлечения, – продолжал дальше Биргерссон. – Иногда попадались в самом деле редкостные модели.

– И вы разговаривали об этом со следователем Стенстрёмом?

– Да. И больше ни с кем, кроме него. И он сказал, что, по его мнению, это интересно.

– И чтобы сообщить это, вы вызвали меня сюда в половине десятого вечера? В сочельник?

Биргерссон, видимо, обиделся.

– Но вы же просили сообщить вам, если о чем-то вспомню.

– Разумеется, – поднялся Колльберг. – Благодарю.

– Но я же не сказал еще самого главного, – пробормотал Биргерссон. Следователя особенно заинтересовало одно. Я вспомнил это, поскольку вы спрашивали о «моррисе».

Колльберг вновь сел.

– Так? А что именно?

– Ну, мое любимое развлечение тоже имело свои трудности, если можно так сказать. Некоторые модели трудно было отличить, особенно в темноте и если смотреть с большого расстояния. Например, «ДКВ» и «ИФА».

– А при чем здесь Стенстрём и ваш «моррис»?

– Мой «моррис» ни при чем, – ответил Биргерссон. – Просто следователь заинтересовался, когда я сказал, что труднее всего было отличить «моррис-минор» от «рено КВ-4», если на них смотреть спереди. Сбоку или сзади нетрудно. А просто спереди или чуть наискось в самом деле было нелегко. Хотя со временем я натренировался, но все же иногда ошибался.

– Постойте, – перебил его Колльберг. – Вы сказали, «моррис-минор» и «рено КВ-4»?

– Да. И вспоминаю, что следователь даже подскочил, когда я ему сказал об этом. Все время, пока я говорил ему о своем увлечении, он, казалось, не очень внимательно слушал. А когда я сказал об этом, он страшно заинтересовался. Несколько раз меня переспрашивал…

Когда они возвращались домой, Оса спросила:

– Что это дает?

– Я еще толком не знаю. Но, может, наведет на след.

– Того, кто убил Оке?

– Может быть. По крайней мере, это объясняет, почему он написал слово «моррис» в своем блокноте.

– Подожди, я также кое-что вспомнила, – сказала Оса. – За несколько недель до смерти Оке сказал, что как только будет иметь два свободных дня, так поедет, кажется, в Экшё. Это тебе что-то говорит?

– Ничегошеньки, – ответил Колльберг.

Город был пустой, единственными признаками жизни на улицах были несколько рождественских гномов, которых связывала профессиональная усталость и валило с ног слишком щедрое прикладывание к бутылке в гостеприимных домах, две кареты «Скорой помощи» и полицейская машина. Через какое-то время Колльберг спросил:

– Гюн говорила, после Нового года ты нас покидаешь?

– Да. Я поменяла квартиру. И хочу найти другую работу.

– Где?

– Еще точно не знаю. Но думаю… На несколько секунд она умолкла, потом добавила:

– А что, если в полиции? Там же есть свободные места?

– Наверное, есть, – рассеянно ответил Колльберг.

Когда они вернулись на Паландергатан, дочка уже спала, а Гюн, свернувшись калачиком на кресле, читала книжку. Глаза у нее были заплаканы.

– Что с тобой? – спросил Колльберг.

– Еда остыла. Весь праздник испорчен.

– Ничего. У меня такой аппетит, что, положи на стол дохлого кота, я буду его есть.

– Звонил твой безнадежный Мартин. Полчаса назад.

– О'кей, – добродушно молвил Колльберг. – Накрывай на стол, а я ему звякну.

Он снял пиджак, галстук и пошел звонить.

– Да, Бек слушает.

– Кто там подымает такой шум? – спросил Колльберг.

– Смеющийся полицейский.

– Что?

– Пластинка.

– Ага, теперь я узнал. Давний шлягер. Чарльз Пенроуз, правда? Он был в моде еще перед войной.

В их разговор вторгались взрывы смеха.

– Ну его к черту, – сказал Мартин Бек не очень весело. – Я звонил тебе, так как у Меландера есть новости.

– Какие же?

– Он сказал, что наконец вспомнил, где ему попадался Нильс Эрик Ёранссон.

– Ну и где?

– В деле об убийстве Тересы Камарайо.

Колльберг расшнуровал ботинки, немного подумал и сказал:

– Поздравь его от меня и передай, что на этот раз он ошибся. Я прочитал дело от корки до корки, до последнего слова. И не такой я затурканный, чтобы этого не заметить.

– О'кей, я тебе верю. Что ты делал на Лонгхольмене?

– Получил одну информацию, слишком туманную и путаную, чтобы тебе ее так сразу объяснить, но если она не оправдается, то…

– То что?

– То все следствие по делу Тересы можно повесить в туалете. Веселых праздников!

Он положил трубку.

– Ты снова куда-то идешь? – подозрительно спросила жена.

– Да, но только в среду. Где водка?

Утром двадцать седьмого декабря Меландер выглядел таким разочарованным и озадаченным, что Гюнвальд Ларссон нашел необходимым спросить:

– Что с тобой? Не попался миндаль в рождественской каше?

– С кашей и миндалем мы покончили двадцать лет назад, когда поженились, – ответил Меландер. – Нет, просто до сего времени я никогда не ошибался.

– Когда-то же надо начать, – утешил его Рённ.

– Да, конечно. Но я все равно не понимаю.

– Чего ты не понимаешь? – спросил, входя в комнату, Мартин Бек.

– Случая с Ёранссоном. Как я мог ошибиться?

– Я вот вернулся с Вестберга, – сказал Мартин Бек, – и узнал об одной вещи, которая может тебя утешить.

– Что именно?

– В деле об убийстве Тересы не хватает одной страницы. А если быть точным – тысяча двести сорок четвертой.

В три часа пополудни Колльберг остановился перед автомобильной фирмой в Сёдертелье. В кармане у него лежала чуть подретушированная фотография с рекламного рисунка «моррис минор» модели пятидесятых годов. Из трех свидетелей, видевших машину на Стадехагсвеген шестнадцать с половиной лет назад, двое уже умерли – полицейский и механик. Однако лучший эксперт, мастер автомобильной мастерской, был жив-здоров и работал в Сёдертелье.

Колльберг подошел к нему и, даже не показывая своего удостоверения, просто положил на стол фотографию:

– Что это за машина?

– «Рено КВ-4». Старый шарабан.

– Вы уверены?

– Конечно, уверен. Я никогда не ошибаюсь.

– Благодарю, – сказал Колльберг и протянул руку за фотографией.

Мужчина озадаченно посмотрел на него и сказал:

– Постойте, вы хотите меня обмануть?

Он присмотрелся внимательней к фотографии и секунд через пятнадцать произнес:

– Нет, это не «рено». Это «моррис». «Моррис-минор». Но с этой фотографией что-то не в порядке.

– Да, – ответил Колльберг. – Она немного подретуширована, словно сделана при плохом освещении или в дождь.

Мужчина вытаращил глаза.

– Слушайте, кто вы?

– Из полиции, – ответил Колльберг.

– Как я не догадался? – сказал мужчина. – Ранней осенью здесь уже был один полицейский.

Под вечер того же дня, в половине шестого, Мартин Бек собрал своих ближайших сотрудников на совещание. Нурдин и Монссон уже возвратились, следовательно, можно сказать, что команда была в полном составе.

– Так, недостает одной страницы, – удовлетворенно сказал Меландер. Кто же ее взял?

Мартин Бек и Колльберг быстро переглянулись.

– Кто-либо из вас может сказать о себе, что он мастер производить обыск? – спросил Мартин Бек.

– Я, – вяло ответил Монссон. – Когда где-то что-то пропадает, обязательно найду.

– Чудесно, – молвил Мартин Бек. – Обыщешь квартиру Оке Стенстрёма на Чёрховсгатан.

– Что же мне там искать?

– Страницу из полицейских протоколов, – сказал Колльберг. – Ее номер тысяча двести сорок четыре, а в тексте, возможно, фигурирует Нильс Эрик Ёранссон.

– Пойду завтра, – сказал Монссон. – Днем лучше искать.

– Прекрасно, – ответил Мартин Бек.

На следующий день в два часа на столе у Мартина Бека зазвонил телефон.

– Привет, это Пер Монссон. Я в квартире Стенстрёма. Здесь нет той страницы.

– Ты уверен?

– Конечно, – обиженно сказал Монссон. – Но уверены ли вы, что это он ее взял?

– По крайней мере, так думаем.

– Гм, тогда поищу в другом месте, – сказал Монссон.

Мартин Бек потер пальцами лоб и спросил:

– Где это «в другом месте»?

Но Монссон уже положил трубку.

– Ведь в архиве должна быть копия, – сказал Гюнвальд Ларссон, – или в прокуратуре.

Поиски протоколов по делу Тересы начались после рождества, но наступил новый, 1968 год, прошло некоторое время, прежде чем они дали какой-то результат.

Только утром пятого января кипа запыленных бумаг очутилась на столе у Мартина Бека. Не надо было иметь глаз детектива, чтобы сразу узнать, что их извлекли из самых глубоких закутков архива и что много лет их не касалась ни одна человеческая рука.